У гроба Феодорова сидел грустный игумен — и с ним тот самый александриец, который так усердно ждал свою жену у храма Петра. Александриец плакал, игумен молился; никто не
прерывал тишины — она продолжалась некоторое время. Но вдруг отворилась дверь, и взошел игумен энатский с монахом, которого он присылал обвинять Феодора. Тело усопшего было покрыто; игумен Октодекадского монастыря открыл голову и спросил своего собрата — это ли Феодор?
Неточные совпадения
— Стой, стой! —
прервал кошевой, дотоле стоявший, потупив глаза в землю, как и все запорожцы, которые в важных делах никогда не отдавались первому порыву, но молчали и между тем в
тишине совокупляли грозную силу негодования. — Стой! и я скажу слово. А что ж вы — так бы и этак поколотил черт вашего батька! — что ж вы делали сами? Разве у вас сабель не было, что ли? Как же вы попустили такому беззаконию?
Здесь все мешает ему. Вон издали доносится до него песенка Марфеньки: «Ненаглядный ты мой, как люблю я тебя!» — поет она звонко, чисто, и никакого звука любви не слышно в этом голосе, который вольно раздается среди
тишины в огороде и саду; потом слышно, как она беспечно
прервала пение и тем же тоном, каким пела, приказывает из окна Матрене собрать с гряд салату, потом через минуту уж звонко смеется в толпе соседних детей.
— А какая сегодня погода отличнейшая! — первый
прервал молчание Промптов, — мягкость какая, тишина-с!
Тишину прервал отдаленный звон бубен и тулумбасов, который медленно приближался к площади. Показалась толпа конных опричников, по пяти в ряд. Впереди ехали бубенщики, чтобы разгонять народ и очищать дорогу государю, но они напрасно трясли свои бубны и били вощагами в тулумбасы: нигде не видно было живой души.
— Баточка! — взывал полегоньку дьякон,
прерывая чтение Евангелия и подходя в ночной
тишине к лежавшему пред ним покойнику: — Встань! А?.. При мне при одном встань! Не можешь, лежишь яко трава.
это обстоятельство
прервало на мгновение
тишину и торжественность их движения.
Заря еще не занималась; все спало в Нижнем Новгороде; во всех домах и среди опустелых его улиц царствовала глубокая
тишина; и только изредка на боярских дворах ночные сторожа, стуча сонной рукою в чугунные доски,
прерывали молчание ночи.
Наступила глубокая
тишина, и только изредка восклицания: бутылку пива!.. кислых щей!.. белого хлеба!.. —
прерывали общее молчание.
Тихо теплилась лампада перед стекляным кивотом, блистали золотые и серебряные оклады наследственных икон. Дрожащий свет ее слабо озарял занавешенную кровать и столик, уставленный склянками с ярлыками. — У печки сидела служанка за самопрялкою, и легкой шум ее веретена
прерывал один
тишину светлицы.
В избе смеркалось. Кругом все было тихо; извне слышались иногда треск мороза да отдаленный лай собаки. Деревня засыпала… Василиса и Дарья молча сидели близ печки; Григорий лежал, развалившись, на скамье. В углу против него покоилась Акулина; близ нее, свернувшись комочком, спала Дунька. Стоны больной, смолкнувшие на время, вдруг
прервали воцарившуюся
тишину. Вздули огня и подошли к ней.
В доме Злотницких постоянно царствовала
тишина; одни пронзительные крики Попки
прерывали ее; но гости скоро привыкали к ним и снова ощущали на себе тяжесть и гнет этой вечной
тишины.
Но мёртвою он
тишиной окружён,
Безмолвье пустынного лога
Порой
прерывает лишь горлицы стон,
Да слышны сквозь гуслей смолкающий звон
Призывы далёкого рога.